Таковы, например, были выпады Невзорова против науки и просвещения: «Посмотрите, — писал он, — в летопись мужей прославленных Искусствами и Науками. Увы! Мы увидим, что большую часть реестра их составляют безбожники, вольнодумцы и кощуны… Беспорядок, нарушение всех правил, обществами людей собравшихся воедино принятых, неповиновение к Начальникам, упрямство, презрение ко всем ближним, нестерпимость для жен и всех членов семейств, гордость, надменность, и никакими правилами и никакою благопристойностию неограничиваемая прихотливость, и подобные свойства суть отличительные черты людей, славящихся изящными познаниями… Осьмнадцатое столетие начато Лудовиком Четырнадцатым, возведшим на верх славы во Франции изящные Науки и положившим основание всем неустройствам, беспорядкам и несчастиям нынешним Франции и Европы, а окончено Наполеоном Бонапарте; средину же его составляли: Вольтер, Даламберт, Гельвеций, Дидерот и подобные им изящные умы, которым мы память ныне все единогласно про-клинаем»[148].

Невзоров предполагал заменить в университете преподавание классической литературы чтением Библии, обвинял Гете и Шиллера в безнравственности[149], а в современном общественно-литературном и политическом движении Германии видел признаки разложения: «Германия!.. Реку тебе и всему бедотворною мудрос-тию мира упоенному Вавилону, что ежели не престанут в вас то-ликие безумства и ослепления порождать горестные плоды свои, то вся мнимо-великая громада Вавилона, как брошенный в море тяжелый жернов, погрязнет в нем и во всем пространстве владений его, лживые хитрости и изящества исчезнут, цветы поблекнут, свет погаснет и не будет слышно ни веселого пения, ни гласа жениха и невесты; взыщется кровь всех истинных учителей, учащих словом и делом, избиенных и избиваемых мнимо-мудрыми вашими философами-мудрецами»[150]. Так как наше просвещение находилось в тесной связи с культурой Франции и Германии, то Невзоров предостерегал юношество от слепого перенимания того, «что водится, делается и славится в чужих краях», а советовал следовать «простодушным своим предкам», подражая им «особливо в том, что надлежит до Богопочитания», и быть по примеру их приверженными «к вере, закону и религии»[151].

Театр и изящная литература тоже вызывали протест со стороны Невзорова: «Осьмнадцатый век, — писал он, — истинно век Трагедий и Комедий, век Романов и век Басен: не все ли молодые и старые всякого состояния и пола от утра до вечера в сем веке занималися Романами, Трагедиями, Комедиями, Баснями и подобными выдумками, которыми все страны Европы наводнены были без всякой меры? И не сей ли век от начала почти до конца был позорищем бедствий, слез и рыданий?»[152]

Союзная чета. Луна! Ночная странница, покой и темнота Для чувствительных ты образ божества

(гравюры из «Плач или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» Эдуарда Юнга. Изд. 1799 г.)

Но, вместе с тем, Невзоров не хотел, чтобы его считали врагом науки; он, по его собственному признанию, стремился исключительно к тому, чтобы наука была просветлена христианством: «Я люблю и почитаю Науки, — заявлял он, — потому что они способствуют нам много в здешней жизни; но я желаю, чтоб все имели за правило то положение, что Науки должны руководимы быть Христианским учением, без которого они более вреда, нежели пользы приносят»[153].

Все эти мысли Невзоров постоянно повторял на страницах «Друга юношества», и это сделало его журнал одиноким: при малом внимании со стороны общества он зародился и без всякого общественного сочувствия погиб. Но сам Невзоров был убежден, что приносит большую пользу своим изданием. В уведомлении на 1812 г. он заявлял, что по-прежнему будет стремиться «с чистым сердцем противостоять нечистотам вкуса, помрачающим наши умы и сердца», и «открывать вредные те изобретения, которые испорченная и истинно языческая наша Природа укоренила между нами».

Конечно, единомышленники у Невзорова были, иначе его журнал так долго не просуществовал бы: не раз, видимо, он получал со стороны сочувствующих его проповедям материальную поддержку, а после войны в его журнал направлялись пожертвования в пользу «разоренных от неприятеля». Однако круг таких доброжелателей был невелик, и в апреле 1815 г. Невзоров поневоле прекратил журнальную деятельность. Надо еще удивляться, как у него хватало энергии поддерживать издание, несмотря на явный неуспех. Очевидно, нравственной опорой являлось сознание необходимости бороться с «философией мира сего» во что бы то ни стало: «Отчего не так много на него подписываются? — наивно спрашивал он в январе 1809 г., рассуждая о судьбе «Друга юношества». — Оттого ли, что он не заслужил благоволения публики? Благодарение Богу, сколько мне удалось слышать об нем суждений, я почти ни от кого не слыхал, чтоб его хулили, но еще большею частью называют хорошим. Что ж тому причиною? К несчастью, должно сказать, что у нас ныне особливо не очень любят, что в самом деле хорошо, а любят то, что льстит нашим чувствам, приятно и нравится слабостям. Но это уже не моя вина: я хочу быть другом юношества, а недругом или притворным другом никому быть не хочу»[154].

Таким образом, журнальная деятельность Невзорова, несмотря на все его упорство, закончилась полной неудачей[155]. Но если как журналист Невзоров не может привлечь сочувственной памяти потомства, то его «презельная горячесть» к некоторым явлениям общественной жизни вызывает невольное изумление: тут ярко сказалась и его страстная натура, и горячая вера в истинность масонского учения, и способность в сознании своего гражданского долга, самоотверженно бороться с неправдой жизни. Это особенно обнаружилось в то время, когда со стороны некоторых представителей официальной церкви начался решительный поход против масонского учения. Понимая, как настоящий масон, всю разницу между «внутренней церковью» и «церковью наружной», Невзоров решительно встал на защиту масонских идей.

Так, в 1816 г. настоятель московского Симонова монастыря архимандрит Герасим (Князев), заявил, что он начал получать приносимые в монастырь «новонапечатанные книжки». При этом, по словам архимандрита, «добренькие сыны греко-российской церкви» со слезами выражали изумление, как можно было допускать такие книги. Архимандрит сначала полагал, что вряд ли правительство допустило бы печатать что-нибудь вредное, но когда ему принесли «Мучеников» Шатобриана, «О таинстве креста» (изд. 1814 г.), «О нетлении и сожжении всех вещей» (М., 1816), «Победную повесть» и книги, «особливо до каменщиков относящиеся», то он написал в Петербург соответствующее донесение, указывая на необходимость «попещись» и утверждая, что «иначе это зло, чем далее, тем более будет усиливаться». Когда Невзоров узнал об этом и получил копию донесения Герасима, он составил обширное возражение, «ругательное всему духовенству». Это возражение широко распространилось по всей Москве и вызвало большие толки.

Наряду с догматическими вопросами, которые Невзоров пытается осветить как можно более широко, хотя не всегда с одинаковою убедительностью, он делает такое замечание: «К несчастью, выходит на поверку, что